МОХНАТЫЙ РЕЙС (locky)

ПРЕАМБУЛА
Вечно пьяный, а в конце восьмидесятых так еще и больше обычного от лигачевского сухого закона и паленой водки заполярный север России. В начале июня над Таймыром привычно глумилась погода— плотно кутала еще мерзлую тундру сплошной низкой облачностью, лизала стылые лайды злым промозглым северным ветром, до слепоты целовала стеклянные глаза домов мокрым снегом. Ровно в одиннадцать часов, (не важно дня, или ночи, ведь в Заполярье в это время полярный день) из окон обглоданного до синевы за долгую зиму«черными» пургами, одноэтажного деревянного здания аэропорта, пьяно грянуло:«Па-е-е-е-дим, красо-о-о-тка ката-а-а-ц-ц-о-о, давно я ти-и-и-бя па--а-а-джидал!».
Зашевелились пассажиры задержанных непогодой рейсов— газовики, геологи и прочий лихой бродячий северный люд, кому в приличном городе и остановиться-то было негде. За три дня вынужденного безделья, они уже не по одному разу успели раздавить между собой по литру горькой«за знакомство». Закадычные приятели часто били по углам от скуки друг-другу опухшие от водки лица, садились снова пить мировую, а напившись до кривизны турецких ятаганов, мертвецким сном засыпали под лавками на матрасах из искуренных до надписи«фабрика имени Урицкого> окурках„Беломора“.
Маленький аэровокзал ожил, еще сильнее запахло дешевым табаком и свежим перегаром, захрипели матерно бригадиры вахт и мастера геологических партий.
— Бригадам„Газпрома“ пройти спецконтроль! На Мессояху и Тухард вылет ваших бортов через тридцать минут!
— Врачам скорой помощи срочно на выход! Экипаж санборта на Кресты уже в вертолете!
— Представитель Госпромхоза, выписывайте пропуск на машину и грузитесь! -скороговоркой проялал старый динамик.
Свершилось! Метеослужба, наконец-то, дала„добро“ на полеты! И потянулась к выходу угрюмыми беженцами с огромными баулами вахта.
По пустеющему залу ожидания, испуганным сперматозоидом носился представитель рыболовецкой артели. Он дергал встреченых знакомых за рукава и с надеждой заглядывал в глаза:
-Моих не видел? Шесть человек! Ну, с Тареи которые? Грузиться ведь надо!— но работяги отрицательно мотали тяжелыми, не успевшими опохмелиться головами.
В самом углу зала, вокруг своих зачехленных ружей, абалаковских рюкзаков и многочисленных картонных коробок с продуктами и гусиными профилями, хмуро переминались с ноги на ногу четыре охотника в военном зимнем камуфляже.
-Ну, и что тебе там, на верху, сказали, Владимирович?
Крепкий пятидесятилетний мужик с трехдневной седой щетиной, грустно развел руками:
-Говорят, не светит вам, ребята! Окно открылось максимум часа на четыре, а за это время вертолеты успеют сделать только по одной ходке. Сказали, что опять все затянет еще дня на три. Хреновый прогноз, мужики. Циклон. Енисей идет, будь он не ладен.
-Да ты что, Владимирович! Какие еще три дня! За это время весь гусь пройдет! Что делать-то будем? Опять пить? Я уже на водку смотреть не могу! Я же только десять дней в счет отпуска взял! Мне через неделю на работу!— горячился Вован, самый молодой из охотников, который в первый раз летел на гуся.
— А я что, господь Бог? Ну, нет, говорят сейчас места на попутных бортах! Вертушки ведь не летали три дня, под винты грузятся!
— Владимирович! Ты моих охламонов не видел?— с безнадегой в голосе спросил подошедший к знакомой четверке неудачников представитель рыболовецкой артели.
— О! Здорово, Иванович! Ты бригаду Васьки рыжего ищешь? Так она еще в восемь утра, первым автобусом в полном составе отчалила в город, чтобы аккурат к открытию магазина успеть. Последнюю бутылку водяры они в полночь приговорили. С шести часов тут по углам шарились, все опохмелиться просили.
— Хана мне!— запричитал снабженец, теперь хрен их и за неделю найдешь по женским общагам! Повесит меня директор! По рации передали, что на точке соляры нет, и основной дизель позавчера умер. Я„ЗиЛ“ с бочками и запчастями уже подогнал,<вертушку> оформил. И еще, вот дурак! Выбил для Петрухиных козлов новые матрасы с подушками и десять ящиков китайской свиной тушенки в придачу. Грейтвал называется. Ладно, с этими алканавтами я потом разберусь, но кто сейчас грузить-то в вертолет все это добро будет? Я и Пушкин? Летуны вон уже орут, что если через десять минут на поле не выеду, заберут у меня борт и отдадут геологам.
Глаза снабженца вспыхнули мольбой:
— Владимирович, миленький, выручай! Загрузи со своими орлами мою„восьмерку“, что хочешь для тебя сделаю!
— Я тебя за язык не тянул— нежно сгреб снабженца в охапку охотник. Давай так, мы, с большим задором, грузим вертолет твоим барахлом, а ты за это нас высаживаешь на нашей точке. Мы ж от вас всего-то в семидесяти верстах! Договорились? Вот и отлично! Бери наши документы, подгоняй к входу свой„зилок“ и беги дорогой, оформляйся.
— Вперед, мои орланоиды!„А борт нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждешь!“,— голосом Утесова пропел Владимирович.,— На выход, с вещами! Грузите апельсины бочками! Командовать парадом буду я!
Амбула.
Четверо в хлам усталых больше от трехдневной попойки, чем от погрузки вертолета охотников, наконец-то летят попутным Ми-8 на гусиную охоту. Лететь еще полтора часа. Уже традиционными тремя тостами выпита без закуски очередная поллитровка водки:
— Ну, за метеослужбу! Дала, наконец,„добро“ на взлет!.
— Ну, за суровый седой Таймыр!.
— Ну, за любовь!
Тянет в сон и нестерпимо хочется в туалет. Еще через полчаса полета в салон вышел обутый в огромные черные унты из медвежьего меха щупленький и рано оплешивевший от нервной работы бортмеханик Петруха. Он бесцеремонно растолкал художественно храпящего Владимировича, и стал тыкать пальцем в единственный не закрытый грузом мутный иллюминаторный глаз входной двери.
Продрав глаза, Владимирович не сразу понял, где он, и что хочет от него этот тщедушный. Потом, наконец, уразумев, заметил внизу, на озерном галечнике, вяло бредущего, и не обращающего никакого внимания на летящий низко вертолет, очевидно, только что вставшего из берлоги медведя.
— Стрелять будете?— заорал в ухо Владимировичу бортмеханик.
-Конечно!
— Тогда шкуру вам, а мясо нам. Сейчас скажу командиру, что мы договорились, он еще кружок сделает. Готовьте оружие!
Владимирович суетливо растолкал спящих товарищей, потом гордо достал из брезентового чехла еще диковинную в этих широтах новую МЦ 21-12 и зарядил ее самокрутной гусиной„единицей“ (крупнее дроби не было). Проворный бортмеханик открыл дверь, и свежий воздух мигом освободил вертолетный салон от удушливого бинарного амбре из солярки и перегара. Высоты было метров десять, не больше.
Как только вертушка зависла над медведем, затявкала магазинка:— бах-бах-бах-бах-бах! Медведь печально уткнулся мордой в снег после третьего выстрела.
— Готов!— радостно заорал Вован, страховавший стрелявшего Владимировича за офицерский поясной ремень.
Командир вертолета быстро нашел подходящую площадку, и умело посадил машину всего в десяти метрах от медведя. Осторожно и неторопливо, чтобы не расплескать раньше времени выпитое, с грацией обожравшихся яблок червей, из вертушки на землю выползли охотники. Словно четыре Копперфильда, они сначала с наслаждением, мощными горячими струями, заставили долго парить мерзлый галечник, и только потом, радостно толкаясь, побежали к медведю.
-Блин, а здоровенный-то, какой! Не меньше чем два двадцать!
-А лапа-то, лапа! У меня пятерня по сравнению с ней ручонка новорожденного! Никак не меньше двадцати пяти сантиметров!
— Ты посмотри, весна, а он жирный! Вот повезло летунам! Может махнемся с ними? Ведь на ведра три сала только его задница потянет!
— Вот вам наглядный пример слаженной работы моей магазинки, моего самоснаряда с крахмалом и моего мастерства, которого, как известно, пропить нельзя!— гордо расцвел улыбкой сытого Щелкунчика Владимирович. Это вам не папковый заводской„Рекорд“!
— Куда вот только грузить его? Хрен затащим через дверь, да и места для него возле кабины уже нет,— задумчиво почесал лысину подошедший бортмеханик. Придется мне идти открывать рампу.
Дружно кряхтя, из рампы на свет Божий из вертолетных потрохов извлекли сначала ржавый тяжеленный железнодорожный домкрат, который с трудом запихнули обратно, но уже через дверь. Пришлось такую же рокировку совершить и запчастям для дизеля, и картонным ящикам-кирпичам с дефицитной свиной китайской тушенкой. Чтобы затащить медведя в вертолет, работали потея все, включая экипаж. Закрыли рампу, и охотники уже с трудом разместились перед пилотской кабиной.
Как только взлетели, из рюкзака Владимировича была извлечена очередная поллитровка.
-Ну, с полем!
-Ну, за мастерство! Молодец. Владимирович, ловко ты его на лету по кумполу!
-Ну, за то. чтобы не трихинеллезный был!
-Мужики, смотрите, он шевелиться! Владимирыч, что делать-то?— благим матом завопил Вован.
-Не боись! У кого нож по близости? Сейчас я его успокою!
Но медведь ждать не стал, он сердито зарычал, и подняв огромную мохнатую голову, стал подозрительно принюхиваться. Потом, очевидно обидевшись, что его заподозрили в трихинеллезе, зло рявкнул так, что заглушил шум винтов. Всем сразу нестерпимо захотелось, как минимум снова отлить. Вован бросился в кабину к экипажу:
-Командир! Он ожил! Садитесь!
Бортмеханик выглянул в салон и обомлел. Медведь уже рвал когтями и зубами рампу, пытаясь увеличить щель, сквозь которую была видна свобода!
Но сразу сесть оказалось не возможно, вертолет летел над большим озером, еще покрытым льдом, но в эту пору уже сплошь в предательских морщинках промоин. Механик с криком:
— В салоне не стрелять! Разбирайтесь сами!— словно он и не крутил вертолетные гайки, а занимался айкидо, вытолкнул упиравшегося всеми членами Вована из пилотской кабины обратно в небезопасный салон и быстро закрыл за ним дверь на замок.
После минутного совещания Петрухиным голосом из-за закрытой двери был объявлен приговор экипажа:
-Вы охотники? Вот и охотьтесь. Он весь ваш! Мы отказываемся от мяса! Забирайте его целиком!
-Вы люди или нет? Откройте скорей дверь, суки! Пустите нас в кабину!— истерично заорал в замочную скважину Вован.
— Конечно мы люди, поэтому у вас будет выбор. Решайте сами, что нам делать дальше, лететь ли нам к берегу высоко и быстро, или низко, и как можно тише?
Стук в дверь пилотской кабины и вопли охотников внезапно прекратились— медведь, заслышав сквозь рев винтов тревожные крики и удары по железу кулаков Вована, повернул к ним свою огромную косматую башку. Четверо бедолаг мгновенно упали и вжались в вертолетный пол, словно алюминиевые заклепки. Вован пополз к выходу и, в смертельном испуге, стал головой пытаться открыть наружу вертолетную дверь.
-Вован, не открывай!— заверещал Владимирович,— если этот гад увидит свет и почует волю, то нам тогда точно трындец! Он нас тут всех сожрет!
»Восьмерка« была оборудована дополнительным топливным баком (такая здоровенная желтая бочка внутри салона с левой стороны). В узком проходе, ближе к рампе, плотными рядами стояли двухсотлитровые бочки с соляркой, следом, навалом, какой-то тоже остро понадобившийся на точке строительный материал, потом шли мешки с мукой и солью, а все это было прикрыто ватными матрасами и подушками. Чтобы быстро разгрузиться на своей точке, охотники погрузили свой<бутор> ближе к вертолетной двери.
Со стороны рампы опять раздался медвежий рев и полетел пух.
— До подушек, гад добрался. Когда с ними закончит, и до нас дело дойдет!
— Вован! Давай замуровывай косолапого! Ты моложе и покрепче, быстро строй стену из<бутора>! Тут тебе работы всего на три минуты.
— А что сразу Вован? Я что ли в медведя стрелял? Это Владимирович отличился, вот пусть он и строит баррикаду. Да еще хвалился, вот какой у меня самокрут, единицей медведя завалил с двадцати метров! И не живит!
Владимирович покорно встал на четвереньки и с трудом поднял у себя над головой ящик свиной тушенки. Аккуратно поставив весь исписанный иероглифами ящик на матрас, он начал осторожно толкать его в сторону медведя.
Кто-то легонько пнул в зад не по годам шустро пятившегося от очередного громкого медвежьего рыка Владимировича:
-Ты не сачкуй, вольный каменщик! Дальше пропихни ящик-то, а то стенка хлипкая получится, развалит он ее в миг.
Когда новоиспеченным масоном был закончен первый, самый опасный ряд„кладки“, в работу включились все. За три минуты под самую крышу вертолета были подняты ящики с тушенкой и патронами, мешки с солью и мукой, а красиво увенчал неприступную стену ржавыми зубьями полюбившийся всем за многочисленные погрузки-разгрузки тяжеленный железнодорожный домкрат.
Слабым единственным звеном обороны оставалось только место между дополнительным топливным баком и потолком. Как из амбразуры, гонимый воздушной турбулентной струей пургой из нее летел пух.
-Эх, стройматериалы кончились. Как бы до берега дотянуть, пока нас эта зверюга не учуяла? Какой бы чуркой эту дыру еще заткнуть?—„строители“ кровожадно посмотрели на Владимировича. Вмиг протрезвевший„Вильгельм Тель“, картинно закатив испуганные глаза на вертолетный редуктор, стал фальшиво изображать чахоточный приступ.
-Вы что, мужики, совсем охренели? Старый я, да и пью и курю много. Меня три дня вымачивать надо! Лучше давай Вованом заткнем! Он еще и не женатый!
»Вертушку« качнуло, резко пойдя на снижение, она зависла в пяти метрах над первым попавшемся безлесным бугром на берегу.
Дверь пилотской кабины приоткрылась, и в щели показались испуганные, размером чуть меньше вертолетных иллюминаторов, глаза бортмеханика. Осмотрев возведенную в салоне великую китайскую стену, и мигом оценив хлипкость ее конструкции, Петруха очередным приемом айкидо молниеносно раскидал жавшихся к пилотской кабине„строителей“ и оказался у вертолетной двери. Умело открыл ее за секунду и с криком—„По инструкции, перед посадкой бортмеханик обязан проверить грунт на прочность!“— щучкой выпрыгнул из вертолета.
-Первый пошел!— заорал Вован.
Толкая друг друга, следом за ним быстро покинули пузатое вертолетное брюхо и остальные. На удивление удачно приземлились все, хотя<десантуру> отслужил только Вован. Еще через минуту, подняв с земли смерч жухлой прошлогодней листвы карликовой березы, возле них тяжело плюхнулся на вечную мерзлоту и МИ-8. Из открытой двери густым белым дымом гламурно повалил белый пух.
-Мужики, что дальше-то делать будем?— заискивающе спросил бортмеханик, на ходу расстегивая штаны и пристраиваясь на брудершафт к уже дружно делающим желтый снег охотникам.
— Ты знаешь, что было написано на воротах Бухенвальда? Еден дас зайне там написано, понял?! Каждому свое! Ты механик, вот и механизируй! Думаешь, нам весело было танцевать„Семь сорок“ перед закрытой дверью, когда эта тварь очухалась в салоне?
Из окна пилотской кабины показалась голова командира. Из далека было видно, что перекошенный рот командирской головы кричит что-то важное. Разобрать же что, из-за шума винтов было невозможно. Но вскоре всем стало понятно, что так обеспокоило пилота. Если не предпринимать никаких шагов, то через минут пять-семь тяжелая машина, накренившись на хвост, больно клюнет землю рулевым винтом, а если заглушить двигатель, просто утонет в так некстати быстро оттаявшем болотистом бугре. Надо было срочно взлетать.
— Еще немного и„восьмерка“ или улетит, или сядет на брюхо, и тебе одному рампу открыть будет невозможно. Думай быстрей, Мимино хренов,— зло проорал механику Владимирович.
-Братцы, помилосердствуйте!— заскулил Петруха.
-Ладно, чего уж там! Вы к нам по-человечески и мы вам тем же самым по тому же месту,— Владимирович схватил щупленького летуна за грудки и зашипел крепким перегаром ему прямо в ноздри:
— У вас тоже будет выбор, или ты сейчас же идешь и открываешь рампу, а дальше как фишка ляжет, или пусть командир улетает на аэродром с новым мохнатым бортмехаником. Вот радость-то будет аэродромному начальству! А чтобы нас тут случайно не забыли, ты пока побудешь в заложниках.
Командир из окна начал грозить механику левым кулаком. Потом правой рукой он схватил себя за горло, выпучил глаза и высунув для наглядности еще и язык, стал изображать зверское удушение то ли себя начальством, толи то, как он удавит механика. В любом случае, покойник будет. Минутой позже командир пустил в ход другие не менее выразительные жесты, издалека очень похожие на те, что производят лыжники, отталкиваясь своими палками при коньковом шаге. Лицо при этом у командира было таким зверским, что бортмеханику почему-то с трудом верилось в гуманизм командира. Вряд ли он предлагал ему пройтись на лыжах до аэродрома, это была бы слишком легкая смерть, да и лыж у него не было. Скорее он грязно намекал ему на что-то более болезненное и весьма унизительное для отца двух красавиц дочерей и любимого зятя строгой тещи хохлушки. Он был также уверен, что нехорошее непременно случится с ним при любом раскладе.
— Похоже ты ему давно небезразличен! У вас уже точно что-нибудь с ним раньше было! Сразу видно, что твой командир горячий мужчина. Вот свезло-то тебе, шалунишка! Ну, скорее решайся, Мимино!
-Мужики! Христом богом прошу! Хоть огнем меня прикройте!— жалобно загнусавил бортмеханик.
— Да легко!— с готовностью вызвался Вован,— только тебе, дружок, придется сначала за нашими стволами в салон сгонять. И патроны смотри не забудь, они тоже все в вертолете остались. Ты знаешь, как-то не до них нам было, когда мы все за тобой без парашютов сиганули. Так что ты уж извини, братан, придется тебе геройствовать без огневой поддержки.
Гуськом, словно подранки гуменики, охотники цугом осторожно пошли к вертолету и замерли почетным караулом возле двери. Механику на миг показалось, что они его просто пугали, и в его глазах промелькнула искорка надежды, что его все же не бросят одного на съедение медведю. Но она тут же угасла, как только до него дошел смысл их иезуитского маневра— они просто отрезали ему путь к бегству:
-Только я открою рампу, медведь выскочит, начнет меня рвать, как Тузик грелку, они спокойно залезут в вертолет и закроют дверь. Боже, как же им там будет хорошо, да еще и с оружием!
Но отступать ему было уже поздно— рулевой винт едва не касался земли. Механик икнул и такой же веселой, как у висельника походкой, прошел мимо охотников к рампе.
Между створками рампы вороными огромными гнутыми зубилами торчали длинные, как жизнь библейского Адама, медвежьи когти. В щели показался и налитый кровавой злобой глаз разъяренного зверя. Петруха отчетливо увидел в нем свое неотвратимое будущее и осознал, что для него оно будет таким же радужным и счастливым, как и для глупыша тюленя, попавшего в зубы голодной касатке. Открыв трясущимися руками, замок рампы, он быстро отскочил в сторону, развернулся и уже собирался бежать к спасительной двери, но не успел. Что-то огромное и беспощадное, с чем нельзя было договориться ни при каких обстоятельствах, настигло его своей огромной тенью, и, оглушив сильнейшим ударом, сначало отшвырнуло тщедушное тельце механика далеко в тундру, словно бейсбольный мяч. В очередном своем полете, любимец тещи, одновременно умело делал два дела: он дико орал и молил Бога о том, чтобы при падении успеть умереть, до того, как медведь начнет терзать его плоть.
Как только охотники услышали душераздирающий вопль несчастного Петрухи, они начали дружно штурмовать вертолетную дверь. Суетливая погрузка сильно осложнялась еще и тем, что ступенек не было, бортмеханик не установил их, так как очень спешил проверить грунт перед посадкой. Замыкающим оказался Вован. Он даже успел наполовину забраться в салон, но обладающее нечеловеческой силой существо, словно штопор пробку, вырвало его цепляющийся за жизнь организм из вертолета и бросило на землю. Последнее, что видели его глаза, перед тем как их залепило пахнувшим багульником и талым снегом грунтом, была черная медвежья шерсть. Во всю мощь своих не курящих легких Вован закричал:
-Миша! Не трогай меня! Это не я стрелял! Я только… но дальше разобрать что же еще хотел сказать медведю Вован было невозможно, вместо слов раздалось только буль-буль-буль— чудовище, наступив на его голову мохнатой лапой, топило его в тундровой жиже.
Потерявший возможность аргументировано донести словами медведю свою не причастность его ранению, Вован затих, вспомнив, прочитанное в какой-то умной книжке утверждение, будто медведь теряет всякий интерес к человеку, как к добыче, если только он не сопротивляется, не бежит, а притворяется мертвым. Очевидно, неподвижно распластанным на земле камуфляжным пятном он действительно представлялся медведю стопроцентным мертвецом, раз тот так быстро оставил в покое его голову.
ПОСТАМБУЛА.
Бог не услышал молитву Петрухи. Он не умер при очередном своем приземлении после затяжного полета, в который его отправила отлетевшая от чудовищного удара огромных лап рвущегося на волю медведя створка вертолетной рампы. С гирями на ногах в виде тяжеленных медвежьих унтов, бортмеханик мохнатого рейса прыжками, которым позавидовал бы махровый австралийский кенгуру, мчался к спасительной<вертушке>. Желание быть когда-нибудь красиво прибранным после того, как он от глубокой старости тихо умрет на белых простынях в окружении дочерей, их мужей и многочисленных взрослых внуков было так сильно, что он легко, как пушинку оторвал от двери и сбросил на землю карабкающегося в салон Вована. Устранив единственное препятствие на пути к долгой счастливой семейной жизни, Петруха использовал его орущую что-то голову как ступеньку, тушканчиком запрыгнул в вертолет и стал судорожно дергать уже благоразумно закрытую вторым пилотом дверь кабины.
Когда Владимирович наконец нашел патроны, и трясущимися руками стал заряжать свою пятизарядку, сквозь брешь в<китайской стене> и распахнутую рампу<восьмерки> он увидел маячащего уже вдалеке маленьким черным пятном удирающего во всю прыть из грохочущего вертолетного плена медведя. Потом салоне истерично заорал живой механик, а в дверь полезло плюющееся грязью безобразное существо, в котором с трудом он узнал Вована.
Владимирович ничего не понимал, но на всякий случай счастливо заржал. Ведь судя по всему, все остались живы, пора было срочно закрывать рампу, долго пить водку за спасение и лететь, наконец, на гусиную охоту.
ЭПИЛОГ.
Когда в таймырском небе затих вертолетный рокот, и наступила долгожданная звенящая тишина, Владимирович по хозяйски оглядел выгруженный возле своей фактории охотничий скарб. Вроде ничего не забыто: вот ящики с патронами, вот три ящика с водкой, вот мешок картошки, вот картонные коробки с другими продуктами, к которым присоединился и ящик китайской тушенки, изъятый у рыболовецкой артели<за вредность> мохнатого рейса. Сверху все это добро прикрывал новенький матрас. На почти целую подушку была заботливо уложена грязная голова Вована. Его такое же тяжелое и бесчувственное, как лежащий возле него уже по привычке выгруженный зачем-то чужой железнодорожный домкрат, тело было все облеплено белым пухом. Вован был мертвецки пьян и спал. Во сне он постоянно тревожно вздрагивал и сучил ногами.
— Да, натерпелся, бедняга. Ну, ничего, водка есть, отойдет к концу охоты,— уверенно сказал товарищам Владимирович.
В этот год гусь шел как никогда хорошо.